К тому моменту, как он вернулся, уже было отдано распоряжение навести в адмиральской каюте порядок. Так что и следов недавнего пребывания там Изабэль не осталось, словно всё произошедшее несколькими часами ранее, было просто дурным сном. Но вот Джемсу на глаза попалась чернильница...
Чтобы не путать читателя, расскажем немного о том, что собой представляют адмиральские покои на корабле типа Неустрашимый. Спускаясь с палубной части корабля, вы попадаете в просторную адмиральскую столовую, предназначенную, прежде всего, для приёма гостей и офицеров. Она могла принять в себе одновременно до двадцати одного человека. Потом непосредственно кабинет, в который вели двустворчатые двери из столовой. Ну и наконец.. личная каюта, самое маленькое по размерам помещение, где он скрывался от остального мира, спал, читал, думал и, если случалось, пил.
И когда мы говорим «адмиральская каюта», частенько имеем в виду общий комплекс помещений, и Изабэль умудрилась оставить следы во всех их них. В столовой Джеймс устроил обеим дамам ужин, который, к слову, так и не был завершён; в кабинете она перевернула стул и рассыпала по полу карты, когда в спешке покидала корабль; ну а в личной каюте лечилась и пила чай.
Так вот, чернильница. Та самая чернильница стояла на прямоугольном столе, за которым адмирал принимал Айзика Бромберга; на двух круглых поодаль лежали аккуратно сложенные навигационные карты, перья и бумага.
Джеймс извлёк из кармана позаимствованную на камбузе бутыль дорогого красного вина и поставил рядом с канцелярским прибором. Затем тяжело опустился на стул и невидящим взором уставился на эти два предмета. Там, на Стремительном, он много раз представлял, как возвращается к себе, берёт чернильницу, выходит на палубу и, хорошенько размахнувшись, швыряет её за борт. Но получив в ответ на свои слова лаконичное «Разрешаю», Норрингтон ощутил не злость и ненависть, на которые рассчитывал и которых ждал, а пустоту.
Он взял чернильницу и перевернул. «Моему другу. ЛКГБ», - гласила гравировка на её донышке. Адмирал невольно усмехнулся, разглядываю завитушки и петельки вензеля его светлости: он был сделан так, чтобы копировать его подпись. Почерк Мерсера был менее вычурный, более острый в некоторых местах, но не менее красивый. В утончённости этому человеку нельзя было отказать, несмотря ни на что.
- Моему другу... - глухо произнёс Джеймс, бухая чернильницу обратно на стол.
Затем извлёк из второго кармана небольшое жёлтое яблоко, потёр о рукав – всё равно платье придётся менять, оно теперь разве что не насквозь мокрое, - и сделал хороший укус.